О Ленинграде – Санкт-Петербурге…
Есть такой город на земле, который является для меня Венецией
и Иерусалимом, Парижем, Тюменью и Вяткой вместе взятыми. Когда я была маленькая,
бабушка и дедушка, видимо, не боялись при мне вспоминать дореволюционное своё
житьё в Петербурге, и это слово уже тогда стало для меня священным.
Когда спустя много лет после нескольких переездов я выменяла
комнату на 9-й линии Васильевского острова, моя тётя Надя, родившаяся в
Харбине, узнала об этом из моего письма, и ей стало плохо. Она помнила по
рассказам родителей, что семья занимала второй этаж в угловом доме на 9-й
линии. Наша трёхкомнатная коммуналка в доме дореволюционной постройки (с огромной
ванной комнатой) была единственной на втором этаже. Правда, от нашего здания до
перекрёстка был ещё небольшой скверик, поэтому дом только с натяжкой можно было
назвать угловым. Но, может быть, здесь, или в каком-то похожем доме жили
когда-то мои предки.
До переезда в Петербург я была там несколько раз, причём
первый раз - по ошибке. В 1963 году
нашу команду вызвали на соревнования, мы приехали в Ленинград, но оказалось,
что чемпионат по какой-то причине перенесли в Нижний Тагил, но в Тюмень не
сообщили. Пришлось срочно возвращаться на восток, но первые впечатления о
городе уже сложились. Когда мы спросили какого-то старичка показать нам дорогу,
то он проводил нас до самого спорткомитета. Когда уже сама жила в Питере, но
город знала ещё плохо, меня почему-то часто спрашивали дорогу приезжие,
особенно иностранцы. В таких ситуациях, я ловила старожила и не отпускала, пока
гостю толково не объясняли дорогу.
Во второй раз я приехала в Ленинград, когда моя дочь училась
в восьмом классе. Ира с первого взгляда влюбилась в этот город и сказала, что
учиться после школы будет только здесь. Так и случилось. Она поступила в
институт, вышла замуж, появились дети. Молодой семье нужна была помощь, и я
решила переехать к ним поближе. Мне
пришлось продать часть книг – двести
томов Библиотеки всемирной литературы (до сих пор вспоминаю об этом с болью),
часть мебели и посуды. На отдельную двухкомнатную квартиру с изолированными
комнатами в Тюмени, где мы жили тогда с моей мамой, мне удалось выменять только
комнату 25,5 квадратных метров в трёхкомнатной коммуналке рядом с метро
«Балтийская» на улице Шкапина. Многие из знакомых мне сочувствовали, так как не
представляли жизни в общей квартире, а я спокойно перешагнула через полстраны и
оказалась рядом с дочерью.
До нашего приезда жизнь в коммуналке была далеко не мирная,
но с нами соседи поняли, что жить дружно – выгоднее.
Детей в квартире было много, мы договорились, чтобы после девяти вечера нам не
звонили, укладывали детей и, собравшись на большой кухне, угощали друг друга
стряпнёй, вязали, общались, смеялись.
Живя в Ленинграде, я своих гостей водила в музеи поэтов. В
квартире Блока я была три раза, и все три раза начинала падать в обморок, меня
подхватывали и выводили на улицу. Как я позднее узнала, это называется синдромом
Стендаля. Правда, этот синдром у меня проявляется только в поэтических музеях и
не распространяется на музеи писателей или картинные галереи. В селе Константиново
у Есенина я рыдала над Окой, но в музее Достоевского и в Ясной Поляне ходила
довольно спокойно. А музеи поэтов и их могилы я больше не посещаю.
Приятно было наблюдать за питерскими старушками, которые
каждый год в день рождения Пушкина назначают свидания у его последней квартиры.
Так случилось, что мои близкие похоронены в Сибири или на Урале, и когда душа
просила их помянуть, я шла не в церковь, а к памятнику поэта на площадь Искусств,
клала цветы, садилась на скамейку и вспоминала, вспоминала…
Когда во время перестройки цены начали расти с неимоверной
быстротой, обгоняя наши зарплаты, я однажды подошла к цветочным рядам у станции
метро «Василеостровская» и неприятно удивилась подскочившим за несколько недель
ценам и неожиданно для самой себя воскликнула: «Да! Цветы Пушкину уже не
купить!». Что тут началось за прилавками! Темпераментные южные мужчины стали
хлопать друг друга по плечу и кричать: «Какой Пушкин? Перестройка! Себя надо
спасать!» Я пересекла тротуар и стала подниматься по ступенькам к станции
метро. Вдруг кто-то сзади положил мне руку на плечо, я обернулась и ахнула:
один из кавказцев с широченной улыбкой подаёт мне шикарную гвоздику и, шутливо
грозя пальцем, говорит: «Скажи Пушкину, что и от меня тоже!» Я так и сделала.
В Петербурге 10 февраля некоторые люди днём отпрашиваются с
работы, чтобы в 14-45 (в минуты смерти поэта) приехать на набережную Мойки, и,
если уж не попасть во двор, где горят свечи и большие поэты читают стихи, то
хотя бы «повиснуть» на мостике через речку и поразмыслить о бренности жизни.
Когда мне не удавалось днём съездить на Мойку, я вечером приходила на площадь
Искусств. Однажды у меня родился цикл стихов, почти экспромтом. Я понимаю, что
они далеко не совершенны, но не хочется их причёсывать,
так как настроение в них я выразила полностью.
Я, может быть, с работы отпрошусь,
От дел житейских отрешусь,
Заранее куплю цветы,
Без сутолоки-суеты
Приду на Мойку. Там поэты
Читают Пушкину стихи.
Прочту и я иль помолчу
И вдохновенье получу.
* * *
С работы отпроситься не сумела,
Не обошлась без суеты:
Сдала молочные бутылки,
Купила Пушкину цветы
И по сплошному гололёду,
Ругая дворников, погоду,
Тащилась к площади Искусств,
Чтоб вспомнить всех лежащих близких
В моей земле, чьё имя - Русь.
* * *
Не важно в храм ли мы идём,
Кладём цветы на пьедестал,
Печём блины для поминанья.
Наш праздник должен быть в душе.
Он с нами, а не напоказ…
Но всё равно, простите, Пушкин,
За суетливость бытия.
В 1995 году, выйдя на пенсию, я поменяла свою комнату на
отдельную квартиру в Кронштадте, но старалась всё равно приезжать в мои любимые
Пушкинские места в центре Петербурга.
1999 год
Юбилей. Пушкина. Аллеи Петербурга
Напоены музыкой и стихами.
Вот где высшая благодать.
К этому времени остатки нашей семейной библиотеки уехали
вместе с дочкой из Петербурга, потому что зятя распределили после окончания военной
академии в Подмосковье. Я вдруг обнаружила, что у меня совсем не осталось
стихов Пушкина. Ноги сами повели меня почему-то не в библиотеку, а на
кронштадтский рынок, где в тот момент было не более трёх продавцов и - ни
одного покупателя. Бывшая интеллигентная
женщина продавала всего одну вещь – томик стихов Пушкина, 1936-го года издания,
за четыре рубля. У меня было только три рубля до пенсии, их я и предложила за
книжку. Мне с большой радостью вручили стихи, а моему счастью и вовсе не было
предела. Томик сам по себе открылся на стихотворении «Цветок», потому что
именно там был кем-то вложен засохший цветочек хризантемы. Я шла по бывшей
Большой Екатерининской мимо цветущих каштанов, памятников Беллинсгаузену и
Капице и пела «Цветок» на свой собственный мотив. Я знаю, что песни и романсы
на эти стихи сочиняли многие, но мне дорога моя мелодия, идущая из самой
глубины души.
Как я писала, музыке в детстве я не училась. Первую свою
песню я придумала в 1970 году, и с тех пор их у меня больше ста. В 1999 году я
в первый и последний раз приняла участие в фестивале авторской песни «Струны
фортов» на кронштадтском форте «Константин». На отборочном туре спела перед
жюри без аккомпанемента все положенные три песни, и песня «Офицерский бал»
единогласно вышла в финал. Лауреатом я не стала, но песню заметили, и одна из
местных певиц попросила «Офицерский бал» для исполнения. Она изменила мелодию,
сделала аранжировку, и сейчас эта песня иногда звучит в Петербурге на различных
мероприятиях, а также - вошла в юбилейный диск, посвященный 300-летию
Кронштадта. Вскоре я подарила Людмиле ещё одну свою песню о Кронштадте –
«Танго». А к 300-летию российского флота я сочинила мелодию на стихи дочери
Ирины, которая приехав ко мне в гости тоже окунулась в волшебную атмосферу
этого маленького, но великого города.
Есть в России немало для славы –
Всё, что мы вспоминаем с добром…
Но особенно свят для державы
Русский флот, сотворённый Петром.
Ничего нет на свете красивей
Появления кромки земли
Возвращаются с честью в Россию
Из походов её корабли.
Пусть снята с куполов позолота,
Но стоит величавый собор,
И победы российского флота
Помнит русский народ до сих пор.
Ничего нет на свете красивей
Появления кромки земли
Возвращаются с честью в Россию
Из походов её корабли.
Снова крест засиял на соборе,
Впереди не один юбилей.
Воспарят, как и раньше над морем
Паруса боевых кораблей.
Ничего нет на свете красивей
Появления кромки земли
Возвращаются с честью в Россию
Из походов её корабли.
Моя мечта о музыке воплотилась не только в песнях
собственного сочинения. Как только я вышла на пенсию и переехала в
Кронштадт, сразу записалась в
академический хор под руководством Людмилы Масловой. А ещё в Кронштадте я
познакомилась с замечательным поэтом Борисом Орловым, который возглавлял
редакцию «Морской газеты». После одного из его выступлений в библиотеке я
подошла к нему и прочитала три своих верлибра. Вскоре мои стихи появились в
поэтическом разделе газеты. А рядом с ними опубликовали стихи другого
питерского поэта - Олега Осипова. После этой публикации Осипов позвонил мне, и
с этого началось наше заочное знакомство. Мы так ни разу и не встретились, но
звонил он мне в любое время дня и ночи до пяти раз в сутки. В отличие от меня, всегда
ожидающей вдохновения, Олег Петрович ежедневно в пять утра садился за
письменный стол и писал стихи. Если что-то получалось, сразу звонил -
поделиться. В удивительно отточенных стихах не было лишнего слога.
Иногда Олег рассказывал мне о своей жизни. Во время блокады он был ребёнком и получил
ранение в ногу случайным осколком. Потом
всю жизнь ходил с палочкой. Его маме достался билет на премьеру Седьмой
симфонии Шостаковича, и Олег прополз на концерт под ногами у взрослых.
В то время, когда завязалось наше телефонное знакомство, он
по ночам читал «Историю государства Российского» и с плачем сетовал: « Какие
были люди! А мы-то что?!» Как-то Осипов сказал мне: «Ну, я-то не случайно
пришёл к стихам-миниатюрам, ведь я кандидат в мастера спорта по шахматам и даже
играл за сборную Ленинграда, а ты-то как дошла до таких стихов?» И, когда я
сказала, что была кандидатом в мастера спорта по шашкам и выступала за команду
Тюменской области, мы расхохотались. Однажды после очередной публикации он сделал
мне небольшое замечание, а ночью позвонил и извинился: «У тебя свой стиль, ни в
коем случае не слушай меня, иначе ты из Балабановой превратишься в Осипова».
Так продолжалось около десяти месяцев, мы всё собирались
как-нибудь встретиться живьём, он
обещал приехать в гости (от метро «Чёрна речка», где он жил, до Кронштадта не
очень далеко), но вдруг звонки прекратились. Мы договаривались с ним раньше,
что звонит только он, но я всё же набрала его номер, но телефон молчал. У меня
был уже куплен билет в Тюмень, и я уехала. Понимала, что его больше нет, но всё
же надеялась на чудо. Чуда не произошло. По возвращении я увидела газету с
некрологом. Я ревела на всю квартиру, так как будто потеряла самого близкого
человека. Он был настоящим единомышленником, которому достаточно было прочесть
пять-семь слов, и всё было понятно.
О.О.
Небо разверзается перед поэтом
В момент наития…
А смерть друга
Остановить не в силах.
Когда мои стихи появились в «Морской газете», а затем и в
одном питерском литературном журнале, меня стали приглашать на выступления в
библиотеки, музеи и дома культуры. В Кронштадте я впервые встретилась с краеведами.
- Какие у нас мужчины! – сказал кто-то.
- Это не мужчины, это краеведы!
Их огромные знания, многочасовые разговоры взахлёб
одновременно изумляют и отталкивают. Но всё-таки это удивительные люди!
Можно много рассказывать о театрах Петербурга, о лучшем в
мире концертном помещении – Большом зале Санкт-Петербургской Филармонии… Я об
этом когда-нибудь напишу, но пока не могу об этом думать без слёз.
Когда в июне 2000 года, уезжая из Петербурга, я пришла в
Кронштадте на берег Финского залива попрощаться с Петровским парком, то вдруг
услышала, как молодой человек говорит своему сынишке: «Всё это называется –
ОСТАНОВИСЬ, МГНОВЕНЬЕ, ТЫ ПРЕКРАСНО!».
О парках Санкт-Петербурга можно говорить бесконечно. И не
только о Петергофе, Пушкине, Павловске, Гатчине… Со старшей внучкой мы гуляли в
ближайшем от улицы Шкапина Екатерингофском парке с умопомрачительными
ароматами цветущего жасмина. В Летнем я
саду бывала нечасто, потому что испытывала такое же напряжение, что и в музеях
поэтов и, думаю, не только потому, что там гулял Пушкин и другие великие люди,
а, может быть, потому, что представляла там бабушку Ксению, идущую по тропинке
с сыном Серёжей – моим отцом. И, может быть, она тоже просила мгновенье
остановиться, даже ещё не представляя, какие испытания ждут её впереди.
От неумения выразить
всю боль и красоту этого мира,
от невозможности
улыбаться тебе каждое утро,
когда-нибудь припаду
к решетке Летнего сада и умру.
| 
